В Германии я не был, но с немцами общаться доводилось.
В том числе и по вопросам кулинарии.
С любопытством почитал. Особенно про картофель фри с майонезом. Я тоже его люблю. :-)
А вот сырое перемолотое мясо так пока и не рискнул попробовать, хотя мне говорили, что это очень вкусно.
Впрочем, я сейчас не об этом.
Было это летом 1993 года, когда на нашу кафедру приехала смешанная делегация из Мюнхенского и Дрезденского университетов, чтобы что-то там совместными усилиями, поскольку старые связи...
Как одному из немногих, кто владел немецким хотя бы на школьном уровне, хотя и подзабытым за 4 года, мне было поручено сопровождать их и помочь в обустройстве быта.
Делегация была небольшая, но колоритная.
Дедушка-профессор, лет за 60 с большой окладистой бородой и голосом капризной девочки.
Два блондинистых доктора наук среднего возраста с усами, которые открывали рот только с разрешения профессора.
Два безликих студента моего возраста, которые молчали всегда, если только их не спрашивал профессор или доктора, или они не были уверены, что остались вдвоем. (Как я понял, один из них родился в ФРГ, другой - в ГДР, и, оставаясь один на один, они вечно задирали друг друга, хотя и без применения грубой силы.)
Разместили их на Гражданке, в общежитии для иностранных студентов, работали они на Политехнической (10 минут ходьбы). Причем, за две недели пребывания они взяли только один выходной, который потратили на посещение Пискаревского кладбища и экскурсию в Русский музей. Был тогда очень удивлен именно этим выбором.
Все остальные дни у них были как под копирку:
- в 7-30 они завтракали и отправлялись на работу;
- в 12-00 делали получасовой перерыв на обед;
- в 19-00 заканчивали работу и отправлялись на ужин;
- а после ужина исчезали в своем общежитии до утра.
Обедом и ужином занимались сотрудники кафедры, а вот организация завтрака легла на мои плечи.
В первый же день профессор, узнав, что я буду их Вергилием в царстве развалившегося СССР, заявил мне, что завтракать они будут ровно 07-30, не далее пяти минут ходьбы от того места, где их поселили, а на завтрак у каждого должны быть:
- 2 свиных сардельки;
- сколько-то зеленого горошка;
- литровая кружка темного пива;
- обязательно горчица, специи и хлеб на выбор.
Это вам сейчас смешно. А куда я мог отвести их в 1993 году?
Ни одна уважающая себя точка общепита не начинала работать раньше восьми.
А у тех, кто начинал работать хотя бы в восемь, ни о каком пиве и речи быть не могло. Я уже молчу про качество сарделек.
Пиво, сардельки, горошек и прочее я купил сам, оббегав все окрестные коммерческие магазины и потратив половину денег, выделенных мне на "представительские расходы".
А в качестве места выбрал кафетерий в соседнем гастрономе, с продавщицей которого был немного знаком, потратив на её согласие остатки выделенной мне суммы. Кружки я одолжил у знакомого из пивного ларя, а салфетки притащил из дома.
Помните эти кафетерии? С круглыми столиками с хронически липкой и влажной поверхностью, за которыми приходилось стоять. Вот туда я и привел следующим утром пятерых немцев, которых там ждали горячие сардельки, запотевшие кружки с пивом и всё прочее, накрытое в лучших традициях советского общепита.
Надо отдать немцам должное: они даже глазом не моргнули. Всё съели, всё выпили, поблагодарили.
А потом профессор достал из кармана 50 марок, положил их на стол и сказал мне на чистом русском: "Алексей, спасибо! Но может быть вы найдете другое место? Почище!"
Хорошо, что он сразу вышел. Потому что видеть как мы с продавщицей боролись за эту купюру было бы для него лишним.
Эти 50 марок для него были подотчетной суммой, которую он мог себе позволить потратить.
А для каждого из нас - хорошим месячным доходом.
И я, как мне кажется справедливо, считал его своим, потому что за всё уже было уплачено!
Купюру я таки отбил и принялся прорываться к выходу, потому что этих самых немцев мне еще надо было до места работы довести. А тётя Валя, стараясь нанести мне веником болезненные удары, кричала: "Завтра! Завтра, скотина! Завтра, скотина, их приводи! Вот тогда и посчитаемся!"
А на следующее утро у меня и не было другого выбора.
То есть, конечно, у меня были эти 50 марок, но я не нашел им должного применения, потому что ни одна зараза в радиусе километра, не соглашалась иметь со мной дело.
Собственно говоря, я был готов отдать эти 50 марок профессору и объявить о своем фиаско. А потом можно было предаваться рассуждениям о том, на каком именно основании меня отчислят.
Но ровно в 07-30 дверь в кафетерий нам открыла тётя Валя. В белоснежных накрахмаленных кокошнике и переднике.
Три столика были накрыты крахмальными скатертями. Оставшиеся три сверкали так, что на них можно было проводить хирургические операции. Непонятным образом мы с профессором оказались за одним из них, за второй встали доктора, а студиозусам остался третий.
Как только мы встали возле столиков из кухни выехала тележка, распространявшая умопомрачительные запахи. Это я сейчас знаю, что примерно так выглядит официантка на пивных фестивалях, а тогда я подумал, что попал в рай.
Пиво, сардельки, горчица, горошек, крендельки и всё прочее было такого качества, какого мне раньше и пробовать не доводилось. И даже борода профессора, задравшись вверх, подтверждала высокое качество.
А потом, когда докторята со студиозусами вышли на крылечко, профессор подозвал к столику тётю Валю и выложил на него три купюры: 20 марок, 10 марок и 5 марок. И второй, а заодно и последний раз, я услышал его русский язык: "Двадцатка вам за завтрак. Десятка за обслуживание, в надежде, что завтра оно будет не хуже. И пятерка Алексею, что он вас так мотивировал."
И оставшиеся 12 дней мы завтракали именно там.
С накрахмаленными скатертями и улыбчивой официанткой.
Вот только платил он двумя купюрами: по 20 и 10 марок, а на мою долю доставался только бесплатный завтрак.
Впрочем, пусть и не таким, но бесплатным завтраком в этом кафетерии я пользовался потом еще почти три месяца, пока тётя Валя не устала ждать новых клиентов.